Женева 7 марта - 24 февраля /68.
Пишу тебе, милый друг Верочка, чтоб поблагодарить тебя за письмо твое, которое пришло к нам прямо в день моего рождения, и вместе с тем возвестить тебе, что третьего дня, 5 м<артa>/22 (1) ф<евраля> Аня подарила мне дочку, славную, здоровую и умную девочку, до смешного на меня похожую. Обе они, и мать и дочь, находятся в самом удовлетворительном состоянии, и надеюсь на божию помощь, что и дальнейшее всё обойдется благополучно. Дочка будет названа Соней в честь Сонечки (так уж давным-давно было положено) - причем напоминаю, что Сонечка мне не пишет. Но не смею и требовать. Ваше общее положение таково, что мы с Аней несколько раз старались себе представить его и каждый раз возвращались с половины дороги. Благодарю тебя, друг мой, за все подробности твоего письма. Я жаждал узнать их. Да, редкий человек может сказать: "Мне можно умереть, я никому зла не сделал". Это был человек полный настоящей, деятельной любви. Ты говоришь, что многие выказали свою симпатию: еще бы! Каждый день жалею, что теперь я не в Москве. Не знаю, друг мой, что сказать тебе насчет брата Андрея. Ты сама знаешь, что он, с самого начала своего поприща, почел как бы за обязанность отделиться от нас от всех, хотя, разумеется, не имел ни малейшей причины отдаляться. Со мной он сделал в после<днее> время, в России, некоторые шаги к сближению. Дай ему бог всевозможного счастья. Но бояться, я думаю, ему нас нечего. О том, что покойный брат оставил дела в порядке, я рад: по крайней мере это утрет кой-кому нос. Напрасно, голубчик мой, ты как будто уверить меня хотела, что в делах, оставленных им, не могло быть фальши. У тебя есть фраза: "Но это, ты теперь видишь, была ошибка, а не мошенническая проделка". Будто я в состоянии был хоть одну минуту заподозрить такого человека! А на то, что ты упрекнула меня, зачем я тебе не сказал тогда же, кто отзывался о его распоряжениях и намерениях дурно, то это было совершенно не надо, до того, что напрасно я и теперь сказал. Факты всегда сами за себя скажут - это раз. Во-вторых, ты слишком принимаешь это к сердцу. Да наплевать на эту грязь, вот всё, чего она стоит! Милая Верочка, да неужели ты не знаешь таких людей, которые за свою выгоду продадут отца и мать, отрекутся от родных и друзей и не только не умрут, на работе человечеству, оставив 10 человек детей, мал-мала меньше, и вдову, но еще других ограбят. В этих грязных сердцах как-то безо всякого угрызения и стыда складывается всегда, день и ночь, подозрение насчет ближнего и непременно в том, что тот посягает на их собственный интерес. Им легче быть с подозрением, чем без него. Я не знаю, кого они любят, да и любят ли они кого-нибудь. Так что ж, неужели ж взяться их разуверять и исправлять их сердца? Стоит того! А наконец, в-третьих, я тогда сам хорошо ответил. так что возбудил негодование и чуть не намек на себя самого.
Пишу тебе, в этот раз, только несколько строк, дорогая сестра. Не взыщи на мне. Теперь буду писать часто, каждый месяц по крайней мере. В настоящую же минуту я весь исковеркан и изломан. Ровно в 2 месяца отослал в редакцию "Русского вестника" 11 1/2 печатных листов романа и в следующие 2 месяца надо отослать, по крайней мере, еще столько же. У меня свободного времени в каждый месяц теперь только два-три дня, сейчас после отсылки в редакцию текста, в вот в это время я и отвечаю на все полученные в продолжение месяца письма; в другое же время физической возможности не имею. Сегодня же сяду за 3-ю часть; надо было бы раньше сесть, да помешал ужасно сильный припадок, бывший накануне рождения Сони. Полюби свою племянницу, голубчик мой. Напиши мне что-нибудь поскорее, главное, более подробностей о себе, не пренебрегай никакими подробностями: чем мельче подробность, тем отраднее. Напиши, где намереваетесь жить летом? Я покамест в Женеве и не выеду месяца два, пока не напишу 3-ю и 4-ю часть. Этот роман мучает меня из ряду вон, как никакой прежний: на нем сосредоточено слишком много надежд моих. Если удастся - будут деньги и можно будет воротиться скорее, не удастся - полное бедствие. У меня убеждение, что не удастся, и я нахожусь в самом тяжелом расположении духа. С тех пор как я начал письмо, то есть вчерашней ночи, у Ани лихорадка (третий день сегодня). Хорошо еще, что не так холодно; иные дни как у нас в мае, в начале. Зато ужасно изменчива погода; бывают вихри. Вчера целый день дождь. До свидания, милая сестра, обнимаю тебя крепко и люблю всех вас. Напомни обо мне Сонечке и Машеньке. Аня просила меня несколько раз не забыть от нее поклониться. Знай, Верочка, что она от искреннего сердца плакала об Александре Павловиче. Адресс тот же. До свидания милая, скоро буду опять писать.
Твой искр<енне> брат Ф. Достоевский. Мой поклон всем - Елене Павловне, Марье Сергеевне.
(1) в подлиннике ошибочно: 24
Женева 9 марта - 26 февраля 68.
Любезнейшая и многоуважаемая сестрица Эмилия Федоровна,
22 февраля/5 м<арта> бог мне дал дочь, Софью, о чем спешу Вас уведомить, вместе с просьбою полюбить Вашу племянницу. Всё обошлось совершенно благополучно, и Анна Григорьевна (которая Вам искренно кланяется и желает всего лучшего) в настоящую минуту почти выздоравливает.
У нас было много хлопот во все последние месяцы нашего житья в Женеве и порядочная нужда, так что я не мог часто писать к Вам. В последнее же время, два месяца напролет, занят день и ночь, работаю, пишу роман; надобно и не опоздать и сделать хоть сколько-нибудь удовлетворительно. Слишком много связано с этим романом в будущем; при успехе (1) можно продать к концу года второе издание, а стало быть, хотя частию заплатить долги и возвратиться в Россию. При неуспехе же уж и не знаю что будет, но только очень плохо. В эти два месяца я написал и отослал в Редакцию "Русского вестника" на 11 1/2 печатных листов, а стало быть, сами видите, было ли мне время писать хоть кому-нибудь?