Это письмо, с просьбою об объяснении, Веселовский отправил брату Андрею Михайловичу, прося его отвечать мне. Андрей Михайлович прислал мне целую тетрадь ответа, и в этом ответе своем, несмотря на тот пункт моего письма к Веселовскому, в котором я ясно говорю, что не посмею пойти против воли тетки, если она выражена ею в полном уме, - Андрей Михайлович заподозрил меня, что я хочу идти против теткиного завещания во всяком случае, на основании того, что она делала завещание не в своем уме и разумеется на основании того, что мы, Достоевские, ее племянники - наиболее законные ее наследники. Он усовещивает меня отложить попечение и впредь (так видно из смысла его действительно деликатнейшего письма) и главным аргументом представляет то, что имения уже почти нет совсем, что залоги, под которые были отданы теткины деньги, чрезвычайно неблагонадежны, так что, может быть, и половины денег воротить нельзя будет. На днях буду отвечать брату Андрею (не отвечал ему до сих пор). Прибавлю Вам, что считаю его человеком совершенно честным.
Итак, вот в чем эта история, из которой, я уверен, сделают ужасное доказательство моей стяжательности и жадности! Милый друг, если я проживу еще лет восемь, то поверьте, что уплачу все долги, буду кой-кому в Петербурге давать из последних моих заработанных денег, отнимая у Любы, и наверно отдам Вам от полной, искренней, братской души все те деньги, которые за три месяца до смерти брат взял взаймы у Александра Павловича по моей просьбе (13) и по возможности под МОЕ поручительство на слово. Эти деньги Вашего доброго, прекрасного отца, помогшего брату в тяжелую минуту по моей просьбе, всегда томили меня - и томили потому только, что я вас всех люблю. Итак, хоть Вы-то, бесценная моя, не считайте меня стяжателем!
Кстати, чтобы кончить об этом: письмо брата Андрея Михайловича, касательно настоящего положения теткиного имения, чрезвычайно любопытно. Если хотите, я Вам его сообщу, но Вам одной, и под большим секретом, потому что не хочу ссориться с Андреем Михайловичем. Кажется, не много вам всем достанется. Жаль. Жаль мне еще сестру Сашу и брата Колю и Катю (братнину дочь). Я же всё получил, все 10000, в 1864 году, и положительно считаю себя и считал ломтем отрезанным. По совести считаю тоже, что должен тетке проценты, но до сих пор не мог отдать ни копейки. Если подумать, сколько я должен, то страх берет. Чем более платишь, тем, кажется, еще более остается.
Эти слова мои в этом письме и это письмо сохраните на всякий случай, то есть для памяти о том, что я не только себя ломтем отрезанным считаю, но еще должным тетке за 5 лет проценты.
Хотел написать об этом деле только одну страничку, а занял целое письмо. Напишу еще Вам об одном для меня важном деле: с весны я обещал в "Зарю" повесть. Мне так долго не присылали из "Русского вестника" денег во Флоренцию, что в Дрезден я приехал только в августе. Потом последнее время и роды Ани. Наконец-то я сел за работу и прописал вместо одного месяца три повесть в "Зарю". Между тем я положительно обещал роман в "Русский вестник" к январю, тем более что я им еще должен. Я их уведомил обо всем искренно и обещал прислать начало романа к февральской книжке, а "Заря" печатает мою повесть в январе. Я думаю, в "Русском вестнике" рассердятся на меня за это и будут отчасти правы. Но что же мне было делать? Я не знал, что так обернется, а написанную в "Зарю" повесть не мог переслать в "Русский вестник"; я ему назначаю нечто поважнее. Это - роман, которого первый отдел только будет напечатан в "Русском вестнике". Весь он кончится разве через 5 лет и разобьется на три, отдельные друг от друга повести. Этот роман - всё упование мое и вся надежда моей жизни - не в денежном одном отношении. Это главная идея моя, которая только теперь, в последние два года, во мне высказалась. Но чтоб писать - не надо бы спешить. Не хочу портить. Эта идея - всё, для чего я жил. Между тем, с другой стороны, чтоб писать этот роман - мне надо бы быть в России. Н<а>прим<ер>, вторая половина моей первой повести происходит в монастыре. Мне надобно не только видеть (видел много), но и пожить в монастыре. Тяжело мне поэтому за границей, невозможно не вернуться. С Аней я счастлив, но и ей хочется на родину: неужели же лишать ее родины из-за своих интересов!
Пишите мне... Может, теперь пойдет живее переписка. Любите меня немножко. Адресс мой тот же.
Allemagne, Saxe, Dresden, а М-r Dostoiewsky, poste restante.
Не забудьте poste restante. Обнимаю Вас и целую.
Вас любящий очень Ф. Достоевский.
(1) далее было вписано: каждый день
(2) вместо: да и без того - было: а главное и без работы
(3) было: пишет
(4) далее было: которое за это первым делом своим при неудаче поставило швырнуть в меня грязью.
(5) было: за
(6) было: я заплатил
(7) далее было начато: преимущественно
(8) вместо: в завещании - было: в ней
(9) далее начато: какими-ниб<удь>
(10) далее было: монастыре
(11) вместо: о завещании - было начато: о преступных
(12) было: писал
(13) далее было: у Александра Павловича
Дрезден 16/28 декабря/69.
Милый и дорогой брат мой Андрей Михайлович,
Письмо твое, обозначенное тобою от 30 сент<ября>, но, по почтовому штемпелю судя, отосланное двенадцатого октября, получил я здесь первого ноября здешнего счисления, то есть 19 октября нашего счисления. Все-таки ужасно долго тебе не ответил. Но это единственно потому, что был буквально день и ночь занят срочной работой, которую теперь только окончил и отослал. Когда же я занят срочной работой, то никому не могу отвечать на письма иначе это меня на три дня расстроит и отобьет от работы. (1)